Забавы Палача - Виктор О`Рейли

– Задавайте вопросы, – промолвил Андреас, – и я расскажу вам все, что знаю.

В отличие от Врени, которая знала много, но говорила мало, Андреас отвечал на вопросы Фицдуэйна с полной готовностью: ведь отец попросил его оказать ирландцу содействие. К сожалению, вскоре выяснилось, что ему известно немногое; а может быть, Фицдуэйн просто не представлял себе, о чем надо спрашивать. Он уже почти примирился со своей неудачей, однако Андреас понемногу расслабился, переключил часть внимания со своих подопечных на гостя, и в его ответах забрезжили кое-какие любопытные факты и детали.

Андреас посмотрел на букву “А” в цветочном венке.

– Внутренний символ мне, конечно, знаком, – сказал он. – В простом круге его можно увидеть в каждом городе нашей страны. Это эмблема участников движения протеста, молодежного движения – в общем, крошечного меньшинства дураков, которые сами не понимают, что им на пользу, а что нет. – Он посмотрел на фотокопию в руках Фицдуэйна. – А почему цветы? – спросил он. – Это татуировка, что ли?

Фицдуэйн кивнул.

– В увеличенном масштабе.

– Что ж, детали проработаны очень неплохо – тем более если, как вы говорите, сама картинка еще меньше, – заметил Андреас. – Видно, что “кольщик” был мастером своего дела. Цветы похожи на герань, хотя определенно сказать трудно. – Он поднял глаза на Фицдуэйна. – Les flours du Mal, – произнес он, – “Цветы Зла”. Вы знаете Бодлера?

– По большей части в переводах, – сказал Фицдуэйн. – Сейчас попробую что-нибудь припомнить. – Он помедлил, а затем процитировал:

Безумье, скаредность, и алчность, и разврат и душу нам гнетут, и тело разъедают;

Нас угрызения, как пытка, услаждают, Как насекомые, и жалят, и язвят.

Андреас рассмеялся.

– Замечательно, – сказал он, – но по-французски это звучит лучше.

– А почему вы заговорили о “Цветах Зла”? – спросил Фицдуэйн. – Этот символ напомнил вам о какой-то организации с таким названием?

– Да нет, – сказал Андреас. – У меня просто возникла такая ассоциация: я вообще люблю Бодлера. А судя по тому, что вы мне сообщили, это название кажется подходящим.

– Очень даже подходящим, – согласился Фицдуэйн. – Скажите, а когда вы впервые познакомились с Бодлером? Вряд ли в начальной школе: ведь поэт он, мягко говоря, специфический.

Андреас засмеялся, но за этим смехом явно крылось некоторое смущение. Фицдуэйн заметил на его щеках румянец.

– Моя приемная мать, – пояснил он, – Эрика. Больше он не успел ничего сказать. Вдруг лес огласился треском винтовочной пальбы, на укрытие со всех сторон посыпались разнообразные предметы, и по лужайке побежала в атаку целая толпа солдат в маскхалатах. Фицдуэйну пришло на ум, что их с Андреасом вполне можно считать убитыми.

Командиры отделений образовали перед Андреасом полукруг, и он спокойным, взвешенным голосом объяснил им, что было сделано верно, а что нет. У двоих капралов возникли вопросы. Андреас ответил им в прежней спокойной манере. Затем военные отдали друг другу честь, и взвод построился в две длинные колонны. С оружием, в полном снаряжении бойцы направились к лагерю, где их ждал ленч. Андреас и Фицдуэйн шли позади и беседовали.

– Помните вы что-нибудь об инциденте в Ленке? – спросил Фицдуэйн. – Там ведь случилось что-то, касающееся Врени и, если не ошибаюсь, Руди?

– Врени говорила вам об этом?

– Да, но она не сказала, что именно там случилось. По-видимому, это происшествие, каким бы оно ни было, крепко запало ей в память. Еще она упомянула о человеке по имени Оскар Шупбах, но непонятно, в какой связи, – разве лишь потому, что он был близким другом семьи. Я хотел бы поподробней узнать о том, что это был за инцидент.

Некоторое время они шагали молча. Дорога шла меж высоких деревьев, по хорошо прореженному сосновому бору. Воздух был напоен ароматом хвои. В предвкушении ленча солдаты двигались бодро, то там, то сям раздавались взрывы смеха. Посередине дороги, между двумя колоннами, ехал армейский “джип”.

– Я мало что знаю о случившемся в Ленке, – сказал Андреас. – По-моему, это было как-то связано с сексом. Детали мне неизвестны. Руди, Врени и Эрика, как обычно, поехали туда на пару недель покататься на лыжах. Я был занят учебой и не смог составить им компанию. Отец думал присоединиться к ним на выходных, но ему пришлось на несколько недель отбыть в деловую поездку.

– Значит, они жили там одни?

– Вроде бы да, – ответил Андреас. – Точно не знаю. Мне ведь почти ничего не рассказали. Помню только одно: когда они вернулись обратно, Руди и Врени были мрачными, напряженными и какими-то изменившимися. Они стали еще более скрытными и все чаще замыкались в своем собственном маленьком мирке. Я спросил у Эрики, что с ними стряслось, но она только засмеялась в ответ. Сказала, что там все время шел снег и ей надоело читать романы, играть в карты и сидеть в четырех стенах.

– И больше ничего?

– Ничего, – отозвался Андреас. – А через несколько дней ко мне в комнату заглянул Руди. Сказал, что хочет кое о чем спросить. Сначала все бродил вокруг да около, а потом начал расспрашивать меня о гомосексуализме. Спросил, случалось ли мне когда-нибудь вступать в гомосексуальные контакты и всегда ли первый опыт такого рода влечет за собой отказ от девушек. Боюсь, что я мало чем ему помог. Он не сказал, почему это его интересует, и вообще выглядел смущенным; кроме того, мне показалось, что он был под действием наркотика.

– Какого? – спросил Фицдуэйн.

– То ли “травки”, то ли еще чего-нибудь, – сказал Андреас. – Точно не угадаешь. Руди ведь пробовал все подряд.

– А при чем тут Врени? У меня сложилось твердое впечатление, что она тоже играла в случившемся какую-то роль.

– Может быть, вы и правы, – согласился Андреас. – Во всяком случае, она наверняка все знала. У этих двоих друг от друга секретов не было, но она так ничего и не сказала. Однако в Ленке, пожалуй, есть парочка людей, с которыми вы могли бы поговорить. Про Оскара вы уже знаете.

– Да.

– Прекрасно, – сказал Андреас. – Так вот: во-первых, он, а во-вторых, есть еще один закадычный друг наших близнецов, который живет там. Он примерно их возраста. Некий Феликс Крейн, работает подмастерьем у сыровара. Он всегда казался мне очень милым парнем.

– Голубой?

– Да, – сказал Андреас, – но мне сдается, что дело тут не в нем. Если бы это был всего лишь Феликс, не с чего было бы заваривать такую кашу.

– Как бы там ни было, первый опыт такого рода действительно может здорово сбить с толку и даже нарушить сексуальную ориентацию.

– Пожалуй, что так, – сказал Андреас. Он снова покраснел, а может быть, румянец появился на его щеках просто от быстрой ходьбы. Они уже достигли лагеря. Ленч в офицерской столовой состоял из свеклы и макарон под мясным соусом. Правда, им не пришлось есть из солдатских мисок, но привкус был тот же: в армии почему-то всегда так.

Со вздохом удовлетворения Медведь отставил от себя стакан. Триста граммов вина были поглощены им без видимых усилий. Фицдуэйну непривычно было видеть стаканы, объем которых известен с точностью до миллилитра. В Швейцарии их делали разными, но с соответствующими пометками. А вот в Ирландии – видимо, благодаря склонности ее жителей к разного рода лотереям – винные стаканы могли оказаться какого угодно объема. Иногда несколько стаканов вина приводили вас в состояние легкого опьянения, иногда вызывали буквально сногсшибательный эффект, а иногда служили причиной бурной размолвки между вами и барменом, не желающим подавать очередную порцию.

– По-моему, за мной больше не следят, – сказал Фицдуэйн. – По крайней мере, мне так кажется.

– Может, вы просто ошиблись. Может, за вами никто и не следил, а виной всему ваше воображение.

– Может быть. – Фицдуэйн полез к себе в карман за фотографией. Потом передал ее Медведю.

Медведь поджал губы; усы его шевельнулись. Похоже, он размышлял.

– Что скажете на этот счет? – спросил Фицдуэйн. Медведь по-прежнему смотрел на фотографию.

– Очень качественный снимок мотоциклиста, который красиво вписывается в поворот где-то в горах. – Он поднял глаза на Фицдуэйна. – И вы хотите, чтобы я поискал его в картотеке.

Фицдуэйн кивнул.

– Это может оказаться любопытным.

Пышненькая официантка в национальной швейцарской блузе с низким вырезом и белыми рукавами подала им еще вина. Подвал постепенно наполнялся людьми и гулом голосов. Они сидели спиной к стене за угловым столиком – отсюда можно было видеть и вход, и большинство других столиков, да и разговаривать тут никто не мешал. Впрочем, место было выбрано скорее подсознательно. Фицдуэйн отметил это с удовольствием. Если твоя профессия – наблюдать за людьми, у тебя неизбежно вырабатываются определенные привычки.

– Несколько веков назад в Берне была не одна сотня таких винных подвальчиков, – заметил Медведь. – Многие аристократы имели за городом свои виноградники, и торговля вином была единственным занятием, не считавшимся зазорным в высших слоях, кроме, конечно, политики и военной службы. Затем мода изменилась, аристократы потеряли власть, и люди стали пить в гостиницах и кафе. Правда, подвалов осталось довольно много, но теперь они по большей части заняты под магазины и рестораны. А жаль. Ведь в винном подвале вроде этого есть своя атмосфера: сводчатые потолки, выскобленные деревянные столы, потемневшие от времени стены, бочонки с вином, веселые песни хмельных посетителей, а во главе всего этого – симпатичная вдовушка.